Автор: Seventieth 
Название: Злая луна
Фандом: FF7
Пейринг: Клауд/Кададж
Рейтинг: R
Жанр: Angst

Дисклаймер: написано бесцельно, под влиянием момента.
Предупреждение: гомоэротика.

Я ненавижу день. За тягостную необходимость куда – то идти, с кем – то говорить, что – то делать. За людей, узнающих меня на улице, и их ненужное  восхищение.  За голоса друзей в телефонной трубке и невозможность спрятаться от того мира, который я «спас». От дурдома, в который превратился мир после того, как я его «спас». Хотя, почему в кавычках? Это почти правда. Почти.  Поэтому  мне так паршиво?! И, знаете, этот дурдом мне больше не интересен. Сам себе я тоже не интересен.

Я ненавижу ночь – остро, люто – за лунный свет, похожий  на серебряную реку волос. За тишину, не нарушаемую невесомыми шагами.  Разве я, Клауд Страйф,  мог когда – либо предположить, что смогу так ненавидеть?

Мне иногда снится, что он изредка приходит сюда, когда меня нет. Я не нахожу следов, хотя всегда ищу. Сефирот  ступал, не оставляя следов. Даже эха звуков. Как  призрак,   не имеющий плоти и крови. Меня всегда это поражало. Впрочем, было ли что – нибудь в нём, что не восхищало бы или не поражало?

Всё, что осталось теперь у меня  – туман и призраки, живущие лишь до утра. Сны, где звенит и искрится смех Зака, где лёгкая полуулыбка освещает ЕГО лицо…  Сеф был моим светом, Зак – теплом.  В четырёх мёртвых стенах холодно, и нет больше факела, горящего во тьме. Только апатичная луна, на которую хочется выть, дрожит на неверной поверхности водяного зеркала. Может, это луна  виновата в моём умопомрачении? Или в чужом? Хотя – какое же оно чужое...  

Такая же полная, огромная луна, что равнодушно пялится сейчас в проваленную крышу церкви – все – давно – забыли – кому, светила в ту ночь. Так ярко, что её не затмевал огонь, вскинувшийся до самого неба. Затмевали только глаза, у которых не было дна.  Которыми он смотрел на меня с равнодушным превосходством полубога, великого и прекрасного даже в своём безумии.

Полубогу нет дела до обид смертных, у него свои трудности.  Да и есть ли у меня право на обиду? Это я бредил им. Это я  выворачивался наизнанку,  переступал через себя, чтобы он посмотрел  на меня иначе. Не моя вина, что этого не хватило. Это моя беда. Слишком сладка и страшна была  его власть надо мной.  Пока я пытался его заслужить, он мстил  планете. Я не был нужен ему. Впрочем, дело не во мне.  Вряд ли ему нужен был кто угодно другой. Он хотел не меньше, чем весь мир.  

Мне не удалось даже стать Солджером, так как же  смешны, должно быть, были мои поползновения дотянуться до него! Но кое – в чём мы похожи. Оба – чокнутые. Одного замкнуло на заформалиненой мумии, второй постоянно  сомневается, к нему ли относится, к примеру,  смутное дошкольное воспоминание  о съеденном без спроса варенье. Хотя это, скорее, к Заку… Зато я посекундно помню день, когда увидел его впервые.

Я шёл по коридору тренировочного центра, в который заглядывал каждый раз, когда мне удавалось оклематься после очередной дозы Мако. Меня тошнило. Они вывернули из – за поворота, прошествовали в фехтовальный зал. Зак рассказывал что – то неприличное, смеясь и сверкая белоснежной улыбкой. Сефирот слушал, вежливо и немного рассеянно улыбаясь уголками губ. Оба  только в тренировочных  брюках.  Зак  был выше меня, Сефироту же я и вовсе не доставал даже до плеч.  Они шли рядом,  и было видно, насколько он   сильнее,  стремительнее.   По коридору неторопливо  шестововала  воплощённая смерть, и Масамунэ была лишь  символом её. Почему – то  успелось в деталях рассмотреть безукоризненную красоту узкого лица,  изгибы упругого, твёрдого даже на вид тела: впадинки над ключицами и выступы тазовых костей над поясом брюк,  вибрирующие в движении мускулы бёдер, каждый его шаг и поворот головы. Наверное, я совсем уж неприлично таращился на него, иначе с чего бы ему замечать распластавшегося по стене салагу? Но Сеф взглянул на меня с высоты своего роста обманчивыми, как шторм,  колдовскими глазами под тяжёлым веером ресниц,  царственно кивнул, и щедро рассыпал серебро своего смеха Зак . Провожая взглядом  сияющий даже в тусклом искусственном свете  водопад   волос, разметавшихся по  плечам, я представил, как ослепительно  они, наверное, сверкают в лучах солнца, и почувствовал, что так и умру тут.  От счастья… Несравненный,  самый сильный, самый лучший меня заметил.  Как только они исчезли из вида, меня снова затошнило. Я вломился в ближайший  туалет и упал грудью на унитаз, лежал там, одновременно блевал и плакал от восторга.

Я  прочувствовал каждый день его не – бытия, как Масамунэ,  вонзающуюся в тело. Я не знал, что он был настолько нужен мне, пока мир ни опустел. Почему  его власть надо мной не растворилась вместе с ним в Лайфстриме? Я каждую ночь задаю этот вопрос самодовольной луне.

Я ненавижу его. До слёз, до слепоты. Его жестокое  совершенство. Он уничтожил всё, что было мне дорого.

Я ненавижу себя.  За то, что мучительно любил его.  Настолько, что не смог видеть то, чем он стал, и мне пришлось убить его… 

…И не могу простить себя за то, что он мне это позволил.  

Это больно. Но больше всего на свете я боюсь, что эта боль пройдёт.

                                                             ***

Накатила злость. Не та, которая рождалась во мне  в бою,  лёгкая,  вкусная, как пузырьки вспененной прибоем воды.  Похожая на злость Лоза. Не моя. Впрочем, и не Лоза. Злость и недовольство тяжело ворочались в глубине души. Если у меня есть душа. Впрочем, если они где – то ворочаются, значит, есть. Наверное, именно из таких семян выросла неистовая  ярость Сефирота.  Только он  гневался на планету, его не принявшую, ни на миг не усомнившись в себе. А я… Почему – то его проявления во мне перестали радовать. Раньше я ими гордился.

Лоз что – то жарит нал огнём, вторая рука его  на узкой спине Язу. Язу снова замёрз и устал, голова его лежит на могучем плече брата.  Лоз никогда не устаёт. И не мёрзнет. Мне холодно, но я не подхожу к костру. Лоз поглядывает с беспокойством, Язу не реагирует. Думает, что  у меня переходный возраст. Оказывается, подобные нелепости случаются даже с шинентай. Думает, со временем пройдёт. Не пройдёт, Язу. Не успеет. Нет у меня времени.

Странно,  они такие – же, как я, части Сефирота, но почему – то не ощущают зова Матери. Я чувствую. И чувствую, что зовёт она не меня. Ей нужен он.  Конечно, мне до него также далеко, как до жирной глупой луны.  Но, может быть, если бы у меня было время…  Хоть немного времени! Я доказал бы, я смог бы доказать…

Холодно мне ночами в этой дурацкой коже, лето кончается.  Сефирот ходил в ней  круглый год, насколько я помню, не замечая перемен погоды. Опять таки, я такой один – кто помнит  его в себе. Я,  призванный к жизни сгусток Материи, вместилище его мятежного духа.  Братья считают, что это делает меня необыкновенно счастливым. Увы, только добавляет масла в огонь моего самоедства.  Не мне с ним тягаться, да и не нам троим. Но придётся – мне. Я знаю, кто победит. Но прежде, чем это случится, я хочу понять. Кто я. Что я. 

Он был велик. Неделим. Его сердце не требовало тепла.   О, Сеф знал, чего хотел.

Он был стрелой, наложенной на лук. Контрольным выстрелом. Идеальным воином.

Он не задыхался безмолвным криком: ЗАЧЕМ?!

Не цепенел от осознания собственной – ненужности? бессмысленности?

Словно ты лишний, непрошенный на балу жизни, невесть откуда пришедший и обречённый кануть в никуда, оставив за собой лишь лёгкий шлейф недоумения. Неспособный пробудить любовь ни в чьём сердце… даже матери.   

Кроме… 

Низкий, каким ещё только предстоит стать моему, вкрадчивый и немного печальный голос  из глубины тихонько подсказывает  мне имя.

  * * *

Он пришёл в темноте. Заглох за развалинами стен глухой рёв байка. Невысокий, хрупкий, он  медленно и почти торжественно движется по проходу между скамьями. Наверное, так раньше  шли к алтарю невесты. Плывёт, как облачко серебристого света. Текучая, нечеловеческая грация, фарфоровая кожа, тонкая фигурка.  Тонкая, но совсем не слабая. Мальчик Сефирот, которого я не знал. Юный, но уже осознавший свою инакость. Ещё не вошедший в свою полную силу, но  знающий ей цену. Уже увидевший пропасть между собой и другими, но ещё не понявший её глубины. Не личинка, нет. Меня разрывают гнев  и  желание броситься навстречу, обнять, разрыдаться, уткнувшись в мягкие серебряные волосы.   Кададж замер, натолкнувшись на мой взгляд.  Статуэтка, выточенная гениальным мастером. Пройдёт несколько лет, и эти мягкие детские линии затвердеют,  заострятся, станут чеканными чертами Сефирота. Вот только Сефирот никогда не смотрел – так. Тот Сеф, которого я знал, был абсолютен,  его глаза цвета морского льда никогда не зияли такой нестерпимой  жаждой любви.  К кому же ещё  мог прийти это существо, как ни к тому, кто день и ночь тосковал по этим глазам?!  Я выпустил из рук меч, сталь глухо звякнула о камень. И наступила тишина.

А у Клауда волосы, словно расплавленное золото. В синих  глазах мягко сияет энергия Мако, напоминая о детстве и боли, одинаковой  у нас обоих. О том, что оба мы – марионетки. Только Клауд  настоящий, он смог освободиться. Я не смогу. Он не так красив, как великолепный Язу, не так силён, как мой могучий Лоз. Ему далеко до изящества любого из нас троих. Но от него тепло.  Дрожат  длинные ресницы. Если он сейчас даст волю терзающему его желанию быть нужным – не всем, а одному, единственному: заботиться, любить, хранить и защищать – с тех пор, как умер его обожаемый и ненавистный Сефирот, я стану для него им…. Нет, не даст. С почти физическим страданием, с каплями пота на висках,  с до крови закушенной губой, он стягивает волю в кулак. Чего он жаловался? Воля у него - сталь. У меня такой нет. Меня несёт стремнина чужих желаний.

                                                                 * * *     

Они стоят неподвижно и смотрят друг на друга.  Зелень, отражающаяся в лазури. Море, глядящееся в небо.

Потом Кададж резко шагает вперёд. Узкие ладони в чёрных перчатках ложатся на затылок Страйфа, притягивают его так близко, что ветер, гуляющий по разрушенной церкви, сплетает их волосы воедино. Золото перетекает в серебро,  Кададж хрипло шепчет прямо в мучительно близкие губы:

-  Я хочу забыть, кто ты, и кто я, и просто быть с тобой…

Его дыхание не пахнет человеком, но сердце бьётся сквозь грубую кожу плаща в грудь Клауда в отчаянной попытке достучаться. Стон Страйфа тихий, губы – горячие, сухие, жаждущие. Властные. Невообразимо ласковые. Кададж закрывает глаза, из которых катятся слёзы – радости ли? Отчаяния ли?  Он не знал раньше, что такое – плакать, и стонать в ответ. Общение на уровне, где забыты слова. Клауд покрывает быстрыми поцелуями тёплые серебряные волосы, нежное мокрое лицо, приоткрытые губы, изящную линию шеи.

Кададж сначала вырывается, а потом прижимается к Клауду всем своим тонким дрожащим телом, прячет лицо у него на груди. Так не смог бы прижаться даже к  братьям, потому что он  – Сефирот. Сефу  никогда такое не пришло бы в голову. А к Клауду – смог,  как раз поэтому… Слишком страшно оказалось потерять себя. В  твёрдую грудь он  выплакивает своё несостоявшееся детство.

Горячие, чуть подрагивающие в нетерпении руки стягивают с его плеч осточертевший плащ, ласкают белую до прозрачности кожу. Посадить бы его на байк и увезти подальше. Пусть  одевается в джинсы, носит рваные майки, стрижётся ирокезом и ворует шоколадки из автоматов…. Пусть с ним не случится то, что случилось с Сефиротом!  

Луна злого зеленоватого оттенка, смотрит с недостижимой высоты на то, как пытаются  два отчаявщихся осколка соединиться в целое.

Даже от Дженовы можно убежать.

От себя – нет.

Они оба это знают.  

Но сейчас…сейчас…сейчас………………………………